Анализирует Мэдлин Ривз, Манчестерский университет
Киргизия всё еще дрожит после самой кровавой недели со времен обретения независимости. 7 апреля 84 человека были убиты и сотни ранены, из-за того что войска открыли огонь по оппозиционерам, собравшимся перед зданием правительства, или Белым домом, в столице Бишкеке. Это была жестокость правительства, которое испугалось собственного народа; жестокость государства, которое, несмотря на грубую демонстрацию силы, неизменно оказывалось беспомощным; и президента, который даже не знал или не хотел знать, что вперемежку с резиновыми пулями сыпались настоящие. Конфликт в Бишкеке был хаотичным и беспорядочным. Кроме того, он оказался просчетом. Вместо того, чтобы сдержать толпу, после того как предыдущей ночью арестовали лидеров и она стала агрессивной, ее провоцировали и разгоняли; всё это привело к тому, что по всему центру города начались атаки на правительственные здания и министерства, а прежде безоружная толпа начала вооружаться.
Это был кровавый повтор «Революции тюльпанов», произошедшей пять лет назад, и государственная власть в этот раз взорвалась поразительно быстро. Это было неожиданностью не только для международных СМИ – материалы о захвате здания областной администрации в Таласе во вторник и о резне в Бишкеке в среду, наполнившие сводки новостей, в избытке поступали с мобильных телефонов в форме любительских репортажей, – но и для жителей Бишкека, многие из которых не поддерживали ни президента Курманбека Бакиева, ни оппозицию с ее «грязной политикой». В среду утром, когда горожане пошли на работу, в школу, в университет, – они уже знали о политическом кризисе в далеком Таласе на границе с Казахстаном. Но мало кто ожидал, что ближе к полудню они будут вместе с потоком других людей уходить из городского центра в спальные районы, спасаясь от дневного политического произвола и ночных мародеров, которые до нитки ободрали многие городские магазины и рынки.
Скорость, с которой развиваются события, несомненно, говорит, во-первых, о хрупкости киргизского государства, которое иколумнисты New York Times, и российские политические комментаторы в один голос поспешно объявили «несостоявшимся»; во-вторых, о глубоком недовольстве, заставившем людей выйти на демонстрации, невзирая на зловещие предупреждения, прозвучавшие накануне: что несанкционированные собрания будут разгоняться «всеми доступными средствами». Правительство в момент кризиса распалось стремительно; в отличие от «Революции тюльпанов» 2005 г., сейчас практически не было символики, плакатов и флагов; это кровавое восстание до сих пор называют по-разному; но это не повод полагать, что события позапрошлой недели произошли на пустом месте. В телевизионных сводках постоянно показывали разгневанную молодежь и мародерствующие шайки; но это, опять же, не повод полагать, что событиям не предшествовал период неявной подготовки.
Пределы терпения
Истоки киргизской «революции» 2010 г. восходят к 2005 г., когда Курманбек Бакиев пришел к власти и пообещал положить конец «клановой политике», которой были отмечены последние годы правления Аскара Акаева. Я помню, как в то время, вскоре после поспешных президентских выборов, узаконивших мартовский захват власти, я проезжала горный хребет, разделяющий север и юг страны, в компании одного человека средних лет, который остроумно заметил, что Бакиев такой же, только хуже. «Акаев хотя бы удовлетворялся тем, что его жена и дети сыты. А у Бакиева вообще шесть братьев: думаете, они успокоятся, пока не займут хорошие места?» Мой собеседник, к сожалению, был прав. И братьев Бакиева, и двоих его сыновей в стране хорошо знают. Через год после «Революции тюльпанов» оппозиционные партии уже выступали против произвола бакиевского «кланового правления». К апрелю 2010 г. брат президента, Жаныш, возглавлял службу национальной безопасности, а старший сын президента, Марат – один из ее внутренних департаментов. Второй сын президента, Максим (по слухам, богатейший человек в Киргизии), управлял прибыльным государственным комитетом, заведовавшим иностранными инвестициями. Еще один брат, Марат, был послом Киргизии в Норвегии и Германии, еще один брат Бакиева был торговым представителем в Китае, с которым Киргизия заключала крупные выгодные сделки.
Конечно, такого рода клановость в Киргизии – далеко не уникальный случай. Однако из-за численности населения, а также из-за прочных связей между городом и деревней и скорости, с которой распространяются сведения, скрыть такой непотизм труднее, чем в других, более густонаселенных и больших по размерам странах, граничащих с Киргизией. Один житель Бишкека, говоря об отличии киргизской клановой политики от ситуации в других центральноазиатских государствах, по итогам событий позапрошлой недели сказал: «Они здесь могут сколько угодно давить на СМИ, но на самом деле здесь всё написано на ладонях. Все знают, где строят свои дома; все знают, что они разоряли страну». В ночь с 7 на 8 апреля дом Максима Бакиева в центре Бишкека разграбили и сожгли так, что от него остался только почерневший остов; дух «самосуда» был ощутим почти физически. Люди несли из дома вещи и говорили собравшимся корреспондентам, что всё это добро нажито многолетним разорением народа. В ту же ночь в центре Бишкека на стенах домов появились гневные граффити, излагавшие ту же историю – зачастую в жесткой форме рисунка. То же, хотя и в более сдержанных тонах, говорили общественные деятели, возникавшие 7 апреля вечером на экранах телевизоров в рамках импровизированного прямого эфира, транслировавшегося по государственным каналам. Об этом же пели три дня спустя народные певцы, сопровождавшие своими стихами похороны погибших во время восстания.
Гнев, который вывел людей на улицы, был вызван неравенством. Пропасть между маленькой группой связанных с политикой «имущих» и массами «неимущих», многие из которых приехали в город недавно и поселились в разрастающихся районах, населенных мигрантами, достигла в последние годы гигантских размеров, и городской житель чувствует это на каждом шагу. Но люди вышли на улицы не только из-за неравенства: их к этому подтолкнула бедность в абсолютном смысле слова. В последние месяцы многие семьи, пытавшиеся удержаться над чертой бедности, скатились ниже нее. Причиной послужил рост цен на продукты и услуги первой необходимости, резкий скачок цен на сотовую связь и эпизод, когда в начале года тарифы на электроэнергию внезапно выросли вдвое (распространились слухи о том, что последнее способствовало быстрой приватизации электроэнергетического сектора, которая, что подозрительно, последовала вскоре после этого события). Многие домохозяйства этой зимой оказались перед простым и суровым выбором: экономить либо на отоплении, либо на еде. Между тем, для многих семей, живущих в деревнях и пригородах, главный источник дохода – это денежные переводы от родственников, которые работают в России на стройках; и в этом году поступления резко сократились. Многие из тех, кто ездил в Россию на заработки в 2008 или 2009 гг., теперь оказались без работы. В начале этого года я проводила исследование на юге страны. Выяснилось, что многие семьи, которые раньше обычно получали деньги от родственников, работающих в России, с регулярностью раз в один или два месяца, теперь вот уже год или больше живут без переводов, потому что из-за финансового кризиса в России прекратился строительный бум середины 2000-х гг.
Ак-Жар в северной части Бишкека — это один из многих районов, населенных приезжими, на окраине Бишкека. Он построен на территории, которая была захвачена после «Революции тюльпанов» в 2005 г. Здесь всё еще отсутствуют многие виды коммунальных услуг: в частности, нет электричества и воды (воду привозят на машине). Фото Мэдлин Ривз.
Ограничение свободы
Вместе с экономическими трудностями в государстве резко и потрясающе быстро стали сокращаться гражданские свободы. В прошлом декабре организация Freedom House опубликовала ежегодный рейтинг свободы, в котором Киргизия из категории «частично свободная» перешла в категорию «несвободная». На эту перемену международные СМИ обратили мало внимания (в киргизской прессе об этом упомянули лишь вскользь, что неудивительно, учитывая тогдашнее давление на СМИ в стране). Но этот сдвиг важен как символ и как показатель того, насколько сократились свободы за последние несколько лет. Например, это показывает, что прежний «островок демократии» перешел в ту же категорию, что и его соседи, известные своей авторитарностью, и напоминает о том, что «островок» уже давно смыло.
Этот сдвиг мало потревожил международное сообщество потому, что в «стратегических партнерствах» – военных в случае США и России и экономических в случае с Китаем и Канадой – права человека учитываются, в лучшем случае, на словах. Ограничение свободы в Киргизии проявлялось в арестах деятелей оппозиции, которых заставляли молчать; в загадочной смерти нескольких ключевых политиков, которые ушли из правительства Бакиева; в том, что многие другие оппозиционеры бежали за рубеж. Оно проявлялось в том, что на гражданские общественные институты стали давить еще сильнее, и в том, как вели себя всё более назойливые и всё лучше финансируемые спецслужбы – наследники КГБ. Для простых граждан это, пожалуй, ярче всего проявилось в том, что парламент превратился в игрушку президента; в конституционных поправках, ограничивающих представительство меньшинств в парламенте; в том, что выборная демократия подрывалась подтасовками бюллетеней и монополизацией электронных СМИ.
Эти изменения превратили «свободные и честные» выборы в фарс. В 2005 г. Бакиев набрал 88,9% голосов во время поспешно проведенного после революции голосования. Четыре года спустя его переизбрали президентом с результатом три четверти голосов в его пользу; эти выборы, по оценке ОБСЕ, «не соответствовали основным стандартам ОБСЕ». Его главный оппонент, бывший премьер-министр Алмаз Атамбаев, вышел из предвыборной гонки еще до голосования, заявив, что предвыборные процедуры ведутся нечестно. Во время предвыборной кампании на рекламных щитах в основном появлялись плакаты Бакиева; на них были изображены граждане Киргизии – и киргизы, и русские – и рядом лозунг: «Бакиев – конечно». Это риторическое «конечно», призванное вызвать доверие и привлечь поддержку, особенно точно запечатлело устойчивое предчувствие неизбежности в исходе голосования. Мало кто в 2009 г. надеялся на настоящую предвыборную конкуренцию. Сейчас уже почти никто не думает, что на выборах мог победить не Бакиев, а кто-то другой. Это были выборы в лучших центральноазиатских традициях: показные, недемократические, предсказуемые и скрывающие зыбкость структуры под личиной национального «консенсуса».
Но одних только фальсифицированных выборов было бы недостаточно, чтобы на улицы вышла критическая масса людей. В конце концов, фальшивые выборы для Киргизии не новость. Но помимо ограничения избирательных свобод радикально сократились возможности для санкционированного выражения несогласия и недовольства. Население Киргизии больше привыкло к открытому выражению взглядов и наличию альтернативных точек зрения, чем жители других стран Центральной Азии. Для граждан Киргизии – как в деревнях, так и в городах – этот сдвиг оказался очень ощутимым. Прессу – в прошлом независимую – задушили. Через годы осле Революции тюльпанов резко участились случаи нападений на журналистов. Многие вообще перестали заниматься «политической» тематикой. Один мой близкий друг-журналист теперь занимается синхронным киргизско-русским переводом, потому что честная журналистика в последний год стала слишком опасным делом. Самоцензура в подборе тематики и стилистики стала нормой, а страницы газет, которые прежде занимались журналистскими расследованиями, теперь заполнены портретами знаменитостей и головоломками.
Начиная с 2006 г. свобода печати постоянно ограничивалась, а в прошлом году процесс пошел в возрастающем темпе. В декабре 2009 г. видный бишкекский журналист Геннадий Павлюк собирался открыть интернет-портал в поддержку киргизской оппозиции; незадолго до открытия журналиста выбросили из окна шестого этажа жилого дома в Алматы, деловой и культурной столице Казахстана. Давить стали также на политических комментаторов и ученых-аналитиков, из которых наиболее заметным был политический аналитик Александр Князев. В свое время он критически отзывался о «революции» 2005 г. Он подвергся жестокому нападению за несколько дней до того, как должен был встретиться в Москве с изгнанным президентом Акаевым. За две недели до апрельского восстания граждане Киргизии обнаружили, что интернет-сайты заблокированы, независимые радиостанции лишены эфира, а парламент обсуждает законопроект, благодаря которому спецслужбам будет проще прослушивать разговоры по мобильным телефонам. 1 апреля на офис наиболее авторитетного информационного видеопортала Stan.TV был совершен рейд – под предлогом того, что в компании использовали нелицензионное программное обеспечение. Как заметил директор телекомпании, финансовая полиция сама пользуются точно таким же пиратским программным обеспечением, однако у станции заблокировали эфир, а компанию к следующему вторнику официально закрыли. Наступившим после этого утром журналисты Stan.TV обнаружили, что их мобильные телефоны заблокированы, и они не могут ни звонить сами, ни отвечать на вызовы.
Собрания «согласия» и обессмысливание политики
Именно в контексте угрожающего ограничения в правах и переполняющейся чаши терпения незадолго до апрельского восстания произошли два события. Первым стал «Съезд Согласия» (Ынтымак курултайы) по случаю годовщины революции 2005 г. Его целью было «объединить» раздраженное население, недовольное сильным скачком цен на коммунальные услуги. Бакиев в своем докладе критиковал «импортные» принципы прав человека и утверждал, что необходима так называемая «совещательная демократия», потому что она лучше подходит кочевым традициям Киргизии. «Сегодня в мире, – говорил он тщательно подобранной аудитории делегатов, – активно обсуждаются недостатки принятой в прошлом веке модели демократии, основанной главным образом на выборах и правах человека. Но, к сожалению, сегодня уже нет уверенности в том, что такие модели пришлись кстати всем странам и народам». Бакиев на том этапе действительно очень боялся всего, что походило бы на настоящий демократический спор, и съезд был «согласован» в самом неприятном смысле слова. Подбор делегатов (в массе своей они были представлены киргизской молодежью), сплошной поток презентаций и обращений, который не оставлял места для обсуждения, постоянные указания на опасность «разделения», – всё это привело к тому, что никакой содержательной дискуссии по поводу политического курса страны быть не могло.
«Съезд согласия» воспроизвел в миниатюре ту же схему исключения из политики, которая наблюдалась на общегосударственном уровне. Бакиев обвинял оппозицию в том, что она не конструктивна и занимается, как он выразился, «однобокой критикой и огульным охаиванием» и тем самым успешно вытеснил своих оппонентов за рамки легитимной политики. Это не только объединило оппозицию (она провела альтернативный «народный» курултай накануне организованного властью); благодаря этому появилась мишень для критики, и оппозиция от воззваний перешла к ультиматумам. Говоря на более глубинном уровне, съезд обессмыслил само понятие политики – политики как зоны споров и дебатов, как поля борьбы между правительством и оппозицией.
Бакиевский национальный курултай прошел в согласии. Но он также показал, совершенно открыто и как раз во время серьезных экономических затруднений и политического обострения, насколько настоящая полемика забивается призывами к бережливости, согласию и труду. В этом смысле съезд оказался неожиданным подспорьем для оппозиции. Он как раз совпал со взвинчиванием цен, государственными выходными и арестом известного и очень уважаемого бывшего министра обороны. Таким образом, благодаря мартовскому съезду актуализировались и выкристаллизовались проблемы, а также (и это важно) появились форма (курултай как естественно сложившийся институт) и термин («совещаться с народом»), которые оппозиция смогла успешно использовать в своих целях. Показательно, что, когда оппозиционеры выдвинули свои 7 требований к правительству (срок выполнения истекал 7 апреля), они также подчеркнули, что будут «поднимать народ», проводя именно курултаи в районных и областных центрах.
«Черный PR»
Второе ключевое событие, которое пришлось на тот период, который оппозиция выделила на исполнение своего ультиматума, было связано с действиями российских СМИ (то есть можно предположить, что оно было связано со сменой настроения у российской власти). Со второй половины марта российские СМИ (и пресса, и телевидение) начали согласованно и недоброжелательно освещать события в Киргизии. В значительной части Киргизии (в том числе и вдали от преимущественно русскоязычного Бишкека) люди смотрят новости, транслируемые с российских государственных каналов. Волна осуждающих репортажей в «Вестях» не только не осталась без внимания, а напротив, вызвала потрясение и любопытство, не в последнюю очередь потому, что значительная часть критики относилась к сыну президента Максиму и его темным финансовым махинациям. Как отмечалось в одном местном издании, ситуация была особенно интригующей, потому что новостные сводки «Вестей» обычно ретранслировались с российского государственного телевидения на киргизские каналы без какой-либо цензуры, а теперь «эфир будто случайно прерывался, как только речь заходила о республике». Пошли слухи, что причиной этого «черного пиара» стал разрастающийся политический конфликт. 1 апреля, в самый разгар весенних посевных работ, Россия вдруг объявила, что ввоз нефти и газа в Киргизию теперь будет облагаться 100% экспортной пошлиной, и тогда слухи уступили место живому страху перед тем, к чему может привести ухудшение отношений со страной, от которой столько киргизов получают средства к существованию.
Социальные сети и мобилизация
Ни одно из этих событий нельзя считать прямой «причиной» апрельского восстания. Но они создали такой контекст, в котором насущные заботы – поиск работы, покупка горючего, обработка земли, выезд в Россию, звонки по телефону, кусок хлеба для детей – стали рассматриваться как политические проблемы, указывающие на глубокий кризис в государстве. Но чтобы понять, как это недовольство перешло в политическую активность, мы должны обратиться к теме социальных сетей, которые пришли в движение так быстро, что и для правительства, и для оппозиции это было неожиданностью. Во время переворота 2005 г. толпы, затопившие улицы и штурмовавшие Белый дом, состояли преимущественно из молодежи с юга страны. Многих протестующих привезли в столицу на автобусах местные политики и руководители. В значительной степени толпой управляли сверху; с самого начала в демонстрациях открыто участвовали оппозиционные политики – с мегафонами, плакатами, флагами и желтыми тюльпанами, которые стали эмблемой надежды на прогрессивные изменения.
7 апреля этого года всё было наоборот: утреннее сборище в восточной части города возле штаба оппозиционной Социал-демократической партии разрослось, прежде всего, благодаря изустной передаче информации и неформальным социальным сетям. Многие молодые люди, вышедшие на площадь, были из бедных районов Бишкека и близлежащих деревень. Они приезжали на общественном транспорте и переговаривались по мобильным телефонам со своими друзьями, которые тоже уже двигались к центру города. В 2005 г. мобильные телефоны в Киргизии были прерогативой зарождающегося среднего класса, а зоны покрытия едва выходили за пределы крупных городов и курортов; в 2010 г. мобильный телефон есть практически в любом хозяйстве – и в городах, и в деревнях. В среду утром толпа разрасталась в геометрической прогрессии благодаря обмену информацией; люди звали своих друзей, одноклассников и братьев, чтобы те присоединились к ним на площади.
Использование телефонной связи означало, что недавняя попытка установить контроль над вещательными компаниями и ограничить доступ к информации привела к обратному результату. В среду в районе полудня, когда Бишкек пылал, по киргизскому государственному телевидению крутили повтор показанной предыдущим вечером пресс-конференции и экстренного заседания парламента, проходившего за несколько часов до того, а затем переключились на детские мультфильмы и пасторальные заставки с цветущими абрикосовыми садами. Эта не раз применявшаяся стратегия в прошлом могла бы сработать, и большинство населения ничего бы не узнало о событиях в столице; но на сейчас это только раздуло слухи о том, что происходит нечто серьезное. Днем здание государственной телекомпании захватили восставшие, и виды садов внезапно сменились наспех скроенным сторонниками оппозиции прямым эфиром; тогда зрители всей страны вживую увидели захват государственной власти по центральному телевидению.
Переломные моменты и опасность «бизнеса как обычно»
Итак, какой урок мы можем извлечь из этих событий, чтобы лучше понять киргизский кризис? Прежде всего, нам, пожалуй, следует с осторожностью проводить параллели между переворотом на прошлой неделе и «Революцией тюльпанов» в 2005 г. В большинстве своем сходны проблемы, из-за которых люди вышли на улицы. Но социальные динамики и предшествующий политический кризис имеют различную природу; точно так же различна роль насилия на обеих сторонах баррикад. Неизменным осталось следующее: несмотря на значительные инвестиции в так называемые «силовые структуры», правительственная структура в Киргизии так и осталась слабой и к 2010 г. оказалась совершенно неспособна реагировать на проблемы населения, что и привело к катастрофе. В результате получилось так, что бутафорское «согласие», разыгранное на выборах и показных курултаях, скрывало под собой глубокий политический и экономический кризис.
Отсюда следует второй урок, который следует извлечь из этих событий: он показывает слабость стратегии «бизнеса как обычно» в условиях возрастающего недовольства политикой. Слишком часто западные державы позволяли деловым интересам возобладать над заботой о соблюдении прав человека; слишком часто критика в адрес бакиевского режима высказывалась невнятно – особенно это касается США. Американские серые военные самолеты, выстроившиеся на бетонированном поле бишкекского международного аэропорта «Манас», который имеет ключевое значение для доставки припасов в Афганистан, для многих жителей Киргизии стали символом великодержавного деспотизма, который проявился в отношениях с Киргизией, и огромной упущенной возможности инвестирования в инфраструктуру. Мало кто из граждан получил пользу от соглашений об аренде под базу США (стоимость аренды в прошлом году утроилась и составила 60 млн. долларов в год) или от выгодных продаж реактивного топлива, которые были покрыты тайной. Я спросила одного человека из деревни в трех километрах от базы, о том, получил ли он благодаря ее существованию какую-нибудь пользу. Он некоторое время подумал и потом ответил, что благодаря ей у него теперь есть велотренажер: он нашел его на свалке при базе (его выбросили, потому что у него не хватало нескольких винтиков). Для большинства бишкекских жителей польза от базы сводится к фразе «На свалке много добра».
Это, в свою очередь, влияет на теоретические основания, с точки зрения которых мы рассуждаем о кризисе и его причинах. В 2010 г., как и пять лет назад, комментаторы сразу заговорили о «несостоявшемся государстве». Так они объясняют стремительное развитие событий в Киргизии в моменты кризиса. Киргизия – это государство, которое «блистает своим отсутствием», как сказал один комментатор в 2005 г. после изгнания Акаева. Конечно, в Киргизии был правительственный кризис. Но если рассуждать только о несостоявшемся государстве, можно упустить из виду, насколько сильны были социальные и экономические предпосылки к созданию такой ситуации. Экономический кризис отчасти связан с тем, что страна долго переживала последствия глобального финансового кризиса, из-за которого многие семьи оказались на грани нищеты. Кроме того, если сводить всё к государственной «несостоятельности», можно упустить из виду тот факт что Киргизию, как и другие маленькие и бедные государства, которые вдруг оказались стратегическими партнерами по сомнительной «войне с терроризмом», постоянно подводила «реальная политика», а далеко не только «государственная несостоятельность». Администрация Обамы, как и ее предшественники, слишком хотела принять внешнее спокойствие Киргизии за признак «стабильности»; при этом она забыла поинтересоваться тем, насколько ее сделки по поводу базы были на руку насквозь авторитарному правительству. Политики и дипломаты спешат обсудить новые условия партнерства с киргизским временным правительством; но им бы стоило извлечь уроки из государственной неудачи и задуматься о том, как их «стратегические партнерства» сказываются на неравенстве, которое на позапрошлой неделе вывело тысячи людей на улицы.
Мэдлин Ривз (Madeleine Reeves) – сотрудник Центра по исследованию социокультурных динамик при Совете по экономическим и социальным исследованиям в Манчестерском университете (ESRC Centre for Research on Socio-CulturalChange at the University of Manchester).
См. также:
- Борис Долгин. Киргизский рецидив
- Джон Хизершоу. Киргизия: раскол, но не распад
