Уезжать – поздно, бежать - рано
Казахи Китая: проблемы репатриации

Константин Сыроежкин
Алматы

В ходе июльского визита заместителя председателя КНР Ху Цзиньтао в Казахстан, по заявлению правительства Республики Казахстан, было “достигнуто соглашение о возможности переселения из Китая в Казахстан живущих там казахов. Китайская сторона обещала, что в решении этих вопросов проблем не будет”. Это заявление заставляет вновь вернуться к проблеме репатриации, которая не так проста, как это пытаются представить политики и некоторые ученые.

Сложность ее не только в том, что она затрагивает судьбы конкретных людей, но и в том, что ее решение связано с межгосударственными отношениями, с проблемой понижения социального статуса остающихся в стране пребывания представителей этнической диаспоры, с проблемами, связанными с неизбежными социальными издержками, материальными затратами, политической стабильностью и национальной безопасностью принимающего репатриантов государства.

При этом вопрос о том, целесообразно или нет принимать репатриантов, не стоит. Государство-нация, а именно на основе этого принципа происходит возрождение государственности на развалинах бывшего СССР, обязано проявлять заботу о своих соотечественниках. И в данном случае политическое заявление о готовности принять на своей территории всех соотечественников вполне вписывается в логику государственного возрождения. Для Казахстана это звучит более чем актуально еще и в силу того, что позволяет как-то компенсировать убыль населения за счет миграции и повысить удельный вес казахов в общей численности населения республики.

Вопрос в другом: насколько само государство готово к решению неизбежных в данном случае проблем? Ведь политическое заявление – это одно, а конкретная политическая практика – несколько иное. Чтобы сохранить свое политическое реноме, государство, пойдя на это достаточно серьезное политическое заявление, должно обеспечить условия его реализации. Это означает, что должны быть продуманы вопросы международно-правовой базы реэмиграции, социальной адаптации репатриантов, создания им условий для нормальной жизни, принятия в гражданство, локализации неизбежных социально-психологических конфликтов, компенсации социальных издержек и т. д.

Во-первых, с сожалением приходится констатировать, что ни в России, ни в Казахстане, рискнувших провозгласить лозунг о собирании своих этнических диаспор, этого не наблюдается. Адаптация репатриантов в Отечестве происходит не так гладко, как бы этого хотелось, и большинство из них сегодня сожалеют о сделанном шаге и выражают намерение вернуться обратно, тем самым дезавуируя саму идею “собирания этноса” в пределах этнического ареала.

Во-вторых, делая такого рода политические заявления, политики должны отдавать себе ясный отчет в том, что тем самым они провоцируют руководство страны пребывания этнической диаспоры в лучшем случае на снижение ее социального статуса, а в худшем – на ее превращение в “этнос-изгой” со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В-третьих, предварять такого рода заявления должен трезвый анализ социально-экономических, политических, культурных, психологических и международных последствий массовой репатриации, понимание исторических причин образования этнических диаспор в конкретном государстве, характера их социально-экономического и культурного развития, возможностей социальной и психологической адаптации к новым условиям, степени влияния репатриантов на социально-политическую ситуацию в принявшей их стране.

В общем, “кавалерийские наскоки” – не лучший способ при решении столь деликатной проблемы. В данном вопросе, как говорится, лучше “семь раз отмерить, чем один раз отрезать”.

У нас не вызывает сомнения факт упоминания в китайских династийных хрониках и описаниях Западного края кочевых племен, на этнической основе которых в дальнейшем сформировались протоказахские племена. Но этот факт абсолютно не доказывает имеющего место в китайской историографии утверждения о вассальной зависимости этих племен от Китая и принадлежности казахов к “единой китайской нации”. Отсутствие четко определенных границ в древности и кочевой образ жизни этих племен предопределили освоение ими удобных земель, в том числе и в пределах Западного края, при сохранении юридической независимости как от Китая, так и от России. Поэтому корни проблемы расслоения единой казахской общины, по-видимому, следует искать в более поздний период, и история этого вопроса связана с процессом присоединения Казахстана к России и сближения владений последней с владениями Цинской империи.

В 1767 году, когда Российская империя начала освоение Центральной Азии, а Цинская империя постепенно теряла свои позиции в Западном крае, маньчжурские власти вынуждены были “разрешить” казахам кочевать на их пастбищах в Тарбагатае и бассейне рек Или в зимнее время, но при условии выплаты компенсации в пользу Цинской империи: со ста голов скота – одну. Тем самым впервые де-юре решился вопрос о праве использования казахами собственных кочевых угодий, расположенных на не определенной договорами между Россией и Китаем территории.

В середине XIX века процесс российско-китайского разграничения вступил в завершающую фазу. Однако в период русско-китайского разграничения интересы казахских общностей совершенно игнорировались как той, так и другой стороной. Установленная граница, определенная главным образом по географическому признаку, фактически разделила сложившиеся казахские общности, проживающие в приграничье. С ними поступили очень просто. Не считаясь ни с желаниями, ни с экономическими интересами, ни с племенной или родовой принадлежностью, постановили считать казахов той или иной общины подданными того государства, на территории которого оказались их кочевья к моменту обмена договорами.

Следствием русско-китайского разграничения, завершившегося подписанием Петербургского договора (1881 г.), явилось то, что на территории трех округов (Илийского, Тарбагатайского и Алтайского) провинции Синьцзян к середине 80-х годов XIX века остались кочевать 137 623 казаха, представленные главным образом племенами Орта-жуза и Улы-жуза.

Вторая массовая перекочевка казахов в пределы Синьцзяна произошла осенью 1916 года, когда, по данным китайской статистики, в Синьцзян перешло около 300 тыс. казахов и киргизов из приграничных районов Казахстана и Киргизии. Однако, как утверждает китайская печать, лишь незначительная часть этих переселенцев осела в пределах Синьцзяна, большая часть вскоре вернулась к местам прежних кочевок в Казахстане.

Наконец, последнее массовое переселение казахов в Синьцзян имело место в 1932–1934 годах, когда гонимые голодом и спасаясь от перегибов местных “революционных кадров” казахи Советского Казахстана перешли в приграничные районы Китая, приняв китайское гражданство и основав здесь свои кочевья.

Все это доказывает лишь одно – существование одной этнической общины, разделенной только линией государственной границы. Однако здесь есть два обстоятельства, не учитывать которые, на наш взгляд, было бы не только недальновидно, но преступно с точки зрения национальной безопасности и безнравственно по отношению к судьбам конкретных людей.

Во-первых, несмотря на принадлежность к одной этнической группе, проживающие на территории другой страны и вовлеченные в протекающие в ней специфические социально-экономические и политические процессы казахи Китая, естественно, подчинялись иной логике исторического развития, по-другому шло формирование их социальной структуры и национального самосознания. Если в Казахстане казахский этнос, в силу его этнических особенностей и традиционного жизненного уклада, оказался под сильнейшим русским культурным влиянием, то в Китае – под китайским.

Во-вторых, российско-китайское разграничение шло достаточно специфично, и казахи Китая (надо сказать, не без оснований) считают территории их сегодняшнего проживания своей этнической родиной, чем, кстати говоря, не в последнюю очередь и объясняется факт незначительного притока реэмигрантов из Китая, численность которых в общем потоке реэмигрантов до последнего времени не превышала 1%.

В данном вопросе мы не пытаемся поставить под сомнение легитимность существующих границ. Речь о другом: какую территорию считать родиной? Так уж сложилось, что в пределах Центральной Азии оговоренных межгосударственными договорами границ не существовало до конца XIX века, и люди жили там, где это было удобно и экономически целесообразно. А сам кочевой образ жизни казахов предполагал перекочевки на летние и зимние пастбища, которые территориально находились по разные стороны современной границы. Именно поэтому ставить вопрос о “возвращении казахов Китая на свою историческую родину” с научной точки зрения представляется нам не совсем корректным.

К моменту образования КНР в ее пределах проживало более 420 тыс. казахов, из которых около 418 тыс. – в Синьцзяне, составляя 9% населения, и около 3 тыс. – в граничащих с ним районах провинций Ганьсу и Цинхай. Все проживающие на территории КНР казахи в родовом отношении принадлежат к племенам двух казахских жузов: Улы-жузу и Орта-жузу. Из числа многочисленных племен этих жузов на территории КНР осели: суван, албан, дулат (Улы-жуз); аргын, керей, найман, уак (Орта-жуз). Наиболее многочисленными из них являлись племенные союзы керей и найман. Первый в большей своей части кочевал в Алтайском, Тарбагатайском и Урумчинском округах, второй – в Илийском округе и частью в поясе Урумчи – Чугучак. Албаны имели свои кочевья в долинах рек Кунгес, Текес, Каш в Илийском округе, соседствуя с найманским родом кызай.

За годы, прошедшие после образования КНР и окончательного закрепления казахских родов за той или иной территорией, значительной миграции казахов в пределах КНР, за исключением возвращения летом 1984 года 900 казахов из провинции Цинхай в СУАР, не наблюдалось, поэтому на сегодняшний день расселение казахских родов по территории КНР осталось прежним.

Численно казахская этническая общность в Китае, по официальным китайским данным, на конец 1999 года насчитывала около 1,3 млн. человек, являясь третьей по численности на территории СУАР КНР и составляя 7,4% общей численности его населения.

Несколько слов о социальной структуре казахской диаспоры КНР.

Во-первых, более 85% проживающих на территории КНР казахов родились уже после образования КНР, причем более 75% – после 1962 года и около 60% – после культурной революции. Это, с одной стороны, свидетельство того, что в пределах КНР им живется не так уж и плохо, а с другой – подтверждение вывода о том, что большая часть казахского населения считает КНР своей родиной. Наконец, большинство представителей казахской диаспоры на собственном опыте знакомы с экспериментами периода культурной революции, и им присущи все те психологические особенности, которые характерны для “поколения культурной революции” в целом.

Во-вторых, несмотря на значительный прогресс, достигнутый в деле повышения культурного и общеобразовательного уровня казахской этнической группы в КНР, он остается низким. Около 25% казахского населения КНР являются безграмотными, лица с высшим образованием составляют только 0,5%, с полным средним образованием – около 15%.

Данное обстоятельство предопределило и соответствующие сферы занятости казахского населения КНР. В сельском хозяйстве занято 82,5%, промышленности – 2,52%, строительстве – 0,68%, в торговле – 3,1%.

По профессиональной принадлежности казахи КНР конца 90-х годов распределялись следующим образом, %: технический персонал различных предприятий – 13, ответственные работники государственных органов, предприятий, партийных и общественных организаций – 2, торговые работники – 2,5, работники сферы обслуживания – 3,1, земледельцы, скотоводы, лесоводы – 70, производственные рабочие, работники транспорта и соответствующие этим категориям работники – 7,5.

Это не просто сухие цифры. Если их сопоставить с сегодняшним состоянием социальной сферы в Казахстане и тенденциями ее дальнейшего развития, то за ними стоит очень много. Пояснять не имеет смысла, разумному – достаточно.

По признанию политических лидеров Китая начала – середины XX столетия, “вооруженные отряды казахов были постоянным бельмом на глазу”. И в этой оценке не приходится сомневаться, когда перечитываешь историю Западного края и особенно историю взаимоотношений и борьбы не только между Цинским Китаем и населяющими этот регион народами, но и между ними самими. В этой истории казахскому этносу отводится далеко не последнее место. Достаточно вспомнить восстания 30-х годов, историю “революции трех округов”, период “борьбы с местным национализмом” середины 50-х, безвременье культурной революции и т. д.

И сегодня в СУАР КНР не все ладно с национальным вопросом. Хотя “в борьбе за независимость” первую скрипку играют представители уйгурского этноса, казахи также не остаются в стороне от общих процессов усиления этнического элемента в политике. Одной из форм их участия в этих процессах является характерная для конца 80-х – начала 90-х годов идея пересмотра статуса Или-Казахской автономной области. Речь шла о ее независимости от СУАР и предоставлении ей статуса непосредственно подчиненного центру автономного казахского образования. Реакция регионального и центрального руководства, как и следовало ожидать, оказалась обратной, и в районах традиционного проживания казахов были проведены соответствующие мероприятия, гарантирующие от рецидивов подобных идей.

Эти мероприятия включали переселение в эти районы ханьцев, укрепление дислоцированных в них подразделений Синьцзянского производственно-строительного корпуса, перевод казахов на оседлый образ жизни и проведение мероприятий, обеспечивающих снижение значимости кочевого скотоводства.

Негативно на положении казахов в Синьцзяне сказался и факт образования независимого Казахстана, а также провозглашенная казахстанским руководством политика “собирания” этноса на его этнической территории. Это привело к распространению не только среди китайцев, но и среди других населяющих Синьцзян народов мнения о “неизбежности выезда всех синьцзянских казахов в Казахстан” и соответственно – к постепенному вытеснению служащих казахской национальности с руководящих должностей во властных структурах автономного района.

Сильное влияние на рост эмиграционных настроений в казахской диаспоре оказывает устойчивая тенденция сокращения ее возможностей по своему полноценному национально-культурному развитию в условиях КНР. Казахская интеллигенция и учащаяся молодежь обеспокоены заметным ухудшением перспектив трудоустройства и служебного роста для студентов и кадровых работников из числа казахов.

Важным фактором, усилившим эмиграционные настроения синьцзянских казахов, явилось заметное смягчение позиции Пекина по вопросу их выезда в Казахстан на постоянное жительство после казахстанско-китайских переговоров на высшем уровне в 1993–1997 годах. В настоящее время уровень контроля существенно снижен. Синьцзянским казахам неофициально разрешено выезжать фактически к любым гражданам Республики Казахстан (степень родства не проверяется), а также по приглашениям казахстанских учреждений и организаций. Местные власти практически перестали реагировать на факты невозвращения представителей нацменьшинств из частных и туристических поездок в Казахстан.

Все это привело к пересмотру ценностных ориентаций казахского населения Китая. С середины 90-х годов среди казахского населения СУАР КНР, прежде всего на уровне интеллигенции и кадровых работников, все большее значение начинает приобретать тенденция к выезду на постоянное место жительства в Республику Казахстан. Причем эта тенденция активно поддерживается как руководством автономного района, так и центральным руководством в Пекине, поскольку ее реализация решает многие вопросы, стоящие перед автономным районом и центром.

Во-первых, решается задача ограничения численности жителей региона и повышения доли экономически активного населения при одновременном качественном улучшении личностного фактора производительных сил за счет “вливаний” ханьцев из внутренних районов Китая.

Во-вторых, укрепляются пограничные районы за счет представителей ханьского этноса, что существенно снижает уровень негативного воздействия внешней пропаганды.

В-третьих, решается вопрос извечных противоречий и борьбы за первенство между казахами и уйгурами, севером и югом.

В-четвертых, это дает возможность сосредоточить основные силы на находящемся в нестабильном экономическом и политическом состоянии юге Синьцзяна.

Наконец, это не вызовет серьезных международных осложнений, в том числе и в казахстано-китайских межгосударственных отношениях, поскольку официальная политика Республики Казахстан приветствует оседание на ее территории представителей казахского этноса.

Конечно, сегодня вариант выезда на постоянное место жительства в Республику Казахстан 1,3-миллионной казахской этнической общины можно рассматривать только как гипотезу. Пока большинство проживающего на территории СУАР КНР казахского этноса сохраняет надежду остаться там, где жили их предки. Наученные горьким опытом переселенцев из Монголии, большая часть которых так и не смогла адаптироваться к казахстанским условиям, казахи КНР не спешат переезжать в Казахстан. И тому есть объективные причины, по-видимому, в достаточной мере осознаваемые самими потенциальными репатриантами.

Во-первых, как уже подчеркивалось выше, для казахов Китая территории, на которых они проживают сегодня, являются исторической и этнической родиной, особенно если учесть их возрастную структуру.

Во-вторых, даже в Синьцзяне экономические условия жизни сегодня не только не уступают, но по ряду параметров лучше, чем в Казахстане.

В-третьих, есть негативный опыт адаптации в казахстанском социуме не только прибывших в 90-х годах репатриантов из Монголии, но и переселенцев в 1962 году из Китая. И вопрос даже в не трудностях приобретения гражданства, трудоустройства, получения жилья, мздоимстве чиновников Агентства по миграции и демографии и т. д. Проблема в том, что психологически местное население воспринимает их как чужаков, покушающихся на часть и без того скудного “социального пирога”. Эту проблему не удавалось решить даже в условиях “социального благоденствия” 60-х – 70-х годов, и реэмигранты, так же как и их дети и внуки, не назывались иначе как “китайцы”. Сегодня, когда государство сбросило с себя ответственность за социальную сферу, решить эту проблему вообще трудно.

Именно поэтому любая попытка форсировать процесс реэмиграции выглядит как волюнтаризм, за которым стоит не что иное, как пренебрежительное отношение к судьбам конкретных людей и отсутствие понимания самой проблемы. Более того, возникает закономерный вопрос о том, на чью мельницу льют воду чиновники, делающие подобные заявления.

Как мы видели, массовая репатриация синьцзянских казахов в Казахстан позволяет Китаю решить много вопросов, составляющих его головную боль. И вполне естественно, что “в решении этих проблем с китайской стороны проблем не будет”. К тому же положительное его решение позволит Китаю укрепить свое влияние в Казахстане. Не хотелось бы думать о худшем, но история учит, что созданием “пятой колонны” брались и более неприступные крепости, нежели Казахстан. Во всяком случае, уже сегодня, учитывая характер миграционных процессов в Казахстане, в китайской прессе достаточно серьезно ставится вопрос о замене выбывающих “русскоязычных” специалистов специалистами из Синьцзяна. По-видимому, в этих планах специалисты казахской национальности как имеющие лучшую перспективу адаптироваться в Казахстане, фигурируют скорее в роли Троянского коня. И вопрос о том, что может скрывать этот “Троянский конь” внутри, представляется нам весьма серьезным.